Детей я не любила. Все не могла понять, как эти сопливые, вечно орущие создания могут нравиться. А вот замуж хотела – чтоб по-настоящему, с платьем свадебным и голубями в небо, и чтоб потом душа в душу много лет… О материнском инстинкте, большой разнице в возрасте между детьми, о потере ребенка, решении родить после 40 и риске ослепнуть сейчас расскажу. (Спойлер: будет ода отечественной медицине. Не торопитесь бросать в меня камни, я все аргументирую).
Материнский инстинкт
Медовый месяц растянулся на два года – мы были молодыми, учились понимать друг друга и уступать, вести совместное хозяйство, решали жилищный вопрос. Нам было интересно и весело вдвоем, пока однажды у меня что-то не щелкнуло в голове. Я «заболела» материнством, вот прям до одури, хочу и все!
Я, конечно, не полюбила всех детей на свете, но стала так хотеть СВОЕГО, что крышу сносило. Маниакально заглядывала в коляски на улице (представляю, что думали обо мне мамаши) и даже в кино сцены с детьми не могла спокойно смотреть — наворачивались слезы.
Все планы по достижению бытового благополучия в моей отдельно взятой семье, тщательно выверенные и многократно просчитанные, были решительно отложены на потом. А за душой – лишь 10-метровая комнатка в облезлом общежитии да две весьма скромные зарплаты.
Небеса сжалились надо мной: заветные две полоски тест показал практически сразу.
Токсикоз
И началось… Помню, идем с мужем по улице, навстречу люди – кто в кинотеатр заходит, кто в кафе, кто просто прогуливается. А я смотрю на них и думаю: каково это – просто идти, и чтобы не тошнило? Потому что даже ночью я просыпалась от накатывающей тошноты. Усугубляла состояние жара, от которой и дома не было спасения: в темное время суток, когда на улице становилось прохладнее, открыть форточку мешал смрад со стороны мясокомбината.
На работу нужно было ходить каждый день, и это оказалось непросто. Попытки выйти из дома порой занимали несколько часов. Только удавалось справиться с очередным приступом тошноты, отдышаться, как тут же приходил следующий, и следующий… Так, в обнимку с тазиком, я отчаянно мечтала выбраться хотя бы за порог.
В общественном транспорте главное было не упасть в обморок. Когда чувствовала, что уже на грани, то старалась быстро и четко выпалить: «Я беременна, мне плохо, помогите», и, как правило, люди уступали место, помогали сесть, прежде чем потеряю сознание. Научили сильно растирать подушечки мизинцев, чтобы улучшить кровообращение.
А в метро как-то не пустили в уборную (в переходах тогда не было): идите, мол, на улицу, под кустик…
На сроке 8 недель случилось счастье: госпитализация из-за сильного токсикоза. Теперь можно было какое-то время страдать, лежа в постели, никуда не ходить, и это такое облегчение...
Засунули в барокамеру. Выдали серую хлопковую пижаму, велели лечь в герметичную капсулу и задраили люк. Медсестра постояла с минуту надо мной и ушла. Вот тогда я узнала, что такое клаустрофобия… Потом врач отчитывала нас, безответственных беременных (а таких оказалось неприлично много), за отказ продолжать полезную кислородотерапию и злилась, когда мы называли барокамеру саркофагом.
5-й роддом. До апгрейда
…Когда пришло время, муж отвез меня в 5-й роддом. Слухов об этом месте ходило много, и частично они подтвердились.
Про доктора, принимавшего роды, все говорили, что он – будущее светило в гинекологии, очень перспективный молодой специалист. Он напоминал героя модного тогда сериала «Ускоренная помощь»: круглые очки, каре. Помню кресло в родзале, я ору от невыносимой боли. Светило поднимает голову и грозно подносит мне к лицу скальпель: «Чего орешь? Видишь, инструмент острый в руке? Еще раз дернешься, представляешь, что с тобой может быть?» — и дальше продолжает принимать роды. Теперь я должна была не только благополучно родить, но и сделать это максимально тихо…
Нежеланный ребенок
Еще один эпизод врезался в память. В послеродовой палате нас лежало трое, у всех девочки. Одна из соседок, Лена, родила на рассвете. Я слышала, как ее везли из родзала и строго отчитывали: «Ничего не хочу знать, сколько будешь лежать, столько будешь кормить! Никто твоего ребенка кормить не будет. И до выписки будь добра за ним ухаживать!». Эта жесткость в голосе медика тогда неприятно резанула слух, но пазл сошелся, когда мы узнали историю Лены.
Иногородняя, разведенка, с четырехлетним сыном на руках — сколько женщин побывали в подобной ситуации. Лена решила бороться за свое счастье. Переехала в столицу, сняла жилье, устроилась на работу и даже повстречала новую любовь. И все бы хорошо, если бы не оказалось, что женщина уже беременна… Сожитель поставил вопрос ребром: «Чужого ребенка растить не буду! Одного ращу, а второго не буду, и точка».
Аборт делать Лену отговорили врачи: предыдущие роды были тяжелыми, послеродовое лечение заняло несколько месяцев. Девочка тогда родилась слабой, болела и прожила совсем мало. Теперь — новое испытание. Решили, что ребенка надо выносить и оставить в роддоме.
И вот мы в палате втроем. Лена в основном лежит лицом к стене и тихо плачет. Малышка закряхтит — она ее покормит, перепеленает в серые больничные пеленки, положит в кроватку и снова молча отвернется к стене. Пытались достучаться до нее, говорили, что есть Бог на свете, и что Он дал ей здоровую доченьку взамен ушедшей, и роды эти сделал легкими и быстрыми. Но о чудесах Лена слышать не хотела, лежала бледная и тихо всхлипывала.
В субботу она ушла, сказав, что вернется в понедельник подписать документы об отказе.
А в понедельник на пороге появилась красивая, нарядная гостья. Мы не узнали в этой сияющей женщине нашу сгорбленную, выцветшую, несчастную Лену. «Я пришла за ребенком!» — и она рассказала, как поняла самое главное и как распрощалась с сожителем, и срочно покупала кроватку, и коляску, и детскую одежду…
Я не знаю, как сложилась ее жизнь потом. Верю, что все у нее хорошо, и что встретила она своего мужчину, и что дети ее здоровы. Потому что когда человек делает ТАКОЙ выбор, по-другому быть не может, правда?